http://s2.ipicture.ru/uploads/20110706/4t67xFzk.jpg
Более ста лет тому назад — если быть точным, то 31 мая 1883 года — братья Гонкур записали в своем дневнике, что за обедом зашел разговор о поцелуях и и что "один человек, долго живший в Японии, сказал, что любовь у японцев поцелуями не сопровождается". Так что уже тогда на Западе было известно, какие странные представления господствуют в Японии по этому поводу. Теперь, конечно, дело обстоит иначе. Рекламные щиты, журналы, телевидение — всюду поцелуев сколько угодно. И не только их. Но так было не всегда, и даже в наши дни поцелуй в Японии означает не совсем то же самое, что и на Западе. Начнем с того, что никаких поцелуев не было — по крайней мере официально. В Японии, как и в Китае, поцелуй был невидим. Любовники никогда не целовались принародно, родственники никогда не целовались вообще. Соприкосновение губ не было здесь культурно закрепленным знаком, каким оно давно уже стало в Европе и Америке. Тем не менее кое-кто целовался. Это видно из эротических гравюр. Но даже и здесь поцелуй по полной мере — редкость. Похоже, что поцелуй воспринимался скорее, как индивидуальное изобретение. Целовались только в пылу страсти. 

Вообразите себе изумление первых попавших за границу японцев, когда они увидели, как мамы целуют детей, папы целуют мам, и все это при всех. Фукудзава Юкити, будущий политик и просветитель, приехавший в Соединенные штаты в 1860 году в свите посланника сегуна, отметил это изумление в своем дневнике. Как и подобало политику и дипломату, он понял, что дело здесь в различие культур. Прижимание к губам чуть не кого угодно к кому угодно не повергло его в состояние шока. Он отнесся к этой странной практике примерно так же, как американцы тех времен относились к эскимосской традиции тереться друг о друга носами. Тем не менее поцелуй не вошел в число иностранных форм поведения, которые насаждались так быстро модернизирующейся Японией. Однако он был настолько органической частью запада, что постепенно проникал, даже не будучи насажденным. Например, через переводы новейшей беллетристики. Дональд Кин сообщает например, что одним из каналов такого проникновения послужил перевод романа Бульвер-Литтона "Эрнест Мальтраверс", которому японский переводчик дал звучное название "Весенняя повесть о цветах и ивах". Герой романа говорит: "Как счастлив был бы сорвать хотя бы один поцелуй с этих коралловых уст". Переводчик передал это так: Если бы я мог хотя бы раз лизнуть ваши алые губы". Таким образом, получалось, что лизнуть для японцев — это более прилично, чем целовать. 

Даже в наши дни ощущается — по крайней мере в публичных зрелищах что целоваться есть занятие не вполне японское. Показатель что в единственный безоговорочно принятый всеми поцелуй в послевоенном японском кино был как бы "иностранным". Это имело место в фильме "Блестящая мечта", где поцелуй происходил по ходу представления зарубежной драмы. Все японцы в этой сцене изображали иностранцев. 

Но и сегодня дискриминация продолжается. Есть, например, вполне адекватное японское слово для обозначения поцелуя — слово Сэппун. Но слышать его приходиться редко. Вместо него молодые японцы говорят кису (от английского kiss) — если они вообще об этом говорят. Считается, что английское слово более чистоплотное, потому что обозначает предмет не напрямую. Причины того, что мы не испытываем никакой неловкости по отношению к поцелую, а японцы испытывают, состоит в том, что у нас функции поцелуя несравненно шире. Мы это занятие обжили и приручили. Мы целуемся с кем угодно. Мать, отец, брат, сестра, жена, муж, дети. Японцы же до сих пор относятся к поцелую как к экзотической составляющей чисто эротических отношений. Если парочка начнет целоваться прилюдно, то это вроде бы должно означать, что следующими их действиями будет- заняться любовью. Ну а уж поцеловать маму на станции или в аэропорту — это, знаете ли... 

Таким образом, социальная роль поцелуя в Японии крайне узка. Поцелуй не выражает ни симпатии, ни уважении, ни горя, ни сочувствия, — нечего из тех многих вещей, которые он может означать на Западе. Он означает только одно. Вот почему он так двусмыслен.